Во Имя Отца и Сына и Святого Духа.
В три предшествующие Великому посту субботы мы слышим с вами плачевную и скорбную песнь, которая огласила вчера за вечерним Богослужении своды всех православных храмов: На реках Вавилонских тамо седохом и плакахом. Это действительно воспоминание страшного и скорбного для народа Израильского события: когда целый народ был уведен в плен Вавилонский, и ничего кроме плача, ничего кроме стона, ничего кроме скорби не оставалось этим людям, кроме как сидеть на реках Вавилонских и плакать. Воспоминать ту радость, то благоденствие, которое сопутствовало и споспешествовала им в течении той жизни, когда они жили на родине. И, казалось бы, как гром среди ясного неба произошла трагедия, когда народ был пленен, когда народ был захвачен иноплеменниками и уведен в плен за много-много сотен верст от своего дома, от своих очагов, для того, чтобы в рабстве влачить уничиженное и униженное состояние, и иметь лишь единственный удел – плакать и сетовать о родном доме, который был для них безвозвратно потерян.
Неслучайно среди многочисленных псалмов, среди многочисленных молитвословий, обращенных к Богу в святой Псалтири, Церковь избирает именно этот сто тридцать шестой псалом, который как нельзя лучше выражает состояние плененной грехом души человеческой. Поскольку, с одной стороны это историческое, горькое воспоминание, которое является скорбным, вместе с тем является для нас с вами и для всех прочих людей не просто воспоминанием о былых исторических переживаниях иного народа, а состоянием души человеческой, которая лишилась Бога и которая находится в плену своих страстей и беззаконий.
И поэтому неслучайно сегодняшний воскресный день именуется Неделей о блудном сыне, потому что сегодня наверное одно из самых пронзительных Евангельских повествований огласило своды православных храмов, и мы тоже с вами, дорогие братья и сестры, внимали этим Боговдохновенным глаголам в устах святого евангелиста Луки.
Безусловно, каждому из нас почти наизусть известна эта Евангельская притча о блудном сыне, всем мы прекрасно знаем, о чем сегодня пойдет речь. И вместе с тем, это настолько важно, настолько непременно, настолько обязательно для каждого из нас: своему сердцу вновь и вновь открыть глубину человеческого падения, падения каждого из нас без исключения. С другой же стороны открыть ту неизреченную любовь, не перед чем неостанавливающуюся, ничем не брезгующую, любовь Божию по отношению к человеку. И это удивительное и трогательное повествование, которое сегодня было предложено всем нам, а вместе с тем озаглавило сегодняшний день и последующую седмицу, говорит нам о том, с каким сердцем мы должны приблизиться к Богу. В первую очередь, осознав свой грех, увидев свой грех, увидев свою удаленность от Бога, подобно тому как это сделал и как это ощутил и осознал блудный сын.
Быть может, нет необходимости пересказывать сегодняшнее Евангелие, поскольку оно всем нам знакомо и близко, и вместе с тем, нельзя и не упомянуть об этом, поскольку это составляет краеугольное основание нашего с вами спасения. Более того, если нам с вами захотелось бы пересказать своими словами Евангелие, то, я думаю, вполне достаточно было бы пересказать то, что сегодня было всем нам предложено за сей Божественной Литургией. То есть притча о блудном сыне вмещает в себя то, что Господь Спаситель мира совершил во искупление всего рода человеческого, и, наверное, охватывающее историю вообще всего мироздания, от его создания до заключительной страницы истории рода человеческого.
Но, тем не менее, хотя бы обзорно вспомним о том, что было предложено всем нам, дорогие братья и сестры за сей Божественной Трапезой.
О одного отца было два сына, и младший, приступив к отцу, сказал: Отдай мне причитающуюся часть моего наследия. Мы об этом всегда говорим, и я, конечно же, безусловно, буду повторяться в том, о чем мы говорим из года в год: те же самые образы, те же самые примеры, те же самые сравнения и словосочетания, обороты, они, конечно же, будут повторяться, но не побоимся вновь и вновь поставить себя пред судом этих Евангельских глаголов, ибо они касаются каждого из нас без исключения.
Так вот, младший говорит, не просто просит, не просто облекает свое обращение в некую форму сыновней деликатности, напротив, он нагло приступает к отцу и говорит: Все то, что мне принадлежит по праву, – то есть он заявляет о своих правах: Отдай сейчас и тотчас же, я прекрасно понимаю, что по законам, царствующем в мире, все то, что мне принадлежит, будет принадлежать мне по праву после твоей смерти, но мне не хочется ждать твоей смерти, слишком уж долго ждать ее. Вот здесь и сейчас отдай мне то, чем я по праву обязан обладать. Вот какая наглость, какая дерзость, сыновняя неблагодарность, мы не можем не назвать это черной неблагодарностью, когда сын приступает к отцу и требует ему причитающегося.
И, казалось бы, что должен был ответить отец в нашем человеческом разумении, нормальный трезвомыслящий отец: Вот ты пойди, поработай, заработай, приобрети, и потом уже будешь говорить о том, что тебе причитается и что по праву тебе принадлежит. Вот, наверное, так было бы правильно сказать любому отцу, и очень многие так и говорят наглым зарвавшимся детям, которые начинают требовать, нимало не потрудившись в своей жизни, требовать того, что, как им кажется, по праву принадлежит им и причитается. А если не хочешь работать, не хочешь трудиться, тогда жди моей смерти, а там уже без меня будут решать, что тебе достанется.
Но вот мы сегодня видим совершенно иного отца, абсолютно иного, который нимало вопреки глаголет своему наглому и дерзкому сыну, а послушливо, обратим на это внимание, делит имение, и то, что когда-то после его смерти стало бы принадлежать этому наглому сыну, он отдает тотчас же и сейчас: Забери, ты требуешь – хорошо, получи сейчас и здесь. И этот сын, абсолютно без какого-то ни было слова благодарения, тут же забирает свою часть и бежит прочь как от огня из отчего дома, для того, чтобы как можно дальше, убежав из дома отчего тут же расточить, промотать, пропить, прогулять, проблудить все то, что получил от отца, все то, что было отцовским горбом зарабатываемо, приобретаемо, все это, за какое-то кратчайшее время. Евангелие не говорит, как скоро это произошло, но мы с вами вполне можем догадываться, насколько быстро все это кем-то заработанное, было промотано, бездарно, бессмысленно, бесцельно, разбазарено в мгновение ока.
И когда этот младший сын, блудный сын, недаром его Церковь так называет, увидел, что он ни гроша, ломанного гроша, не имеет в кармане, хотя еще совсем до недавнего времени его окружали, друзья, подруги, клявшиеся в вечной дружбе, как это обычно бывает. Обнаружил пустые карманы и то, что он находится в абсолютно чужой, чуждой ему стране, и что никого из близких и родных нет здесь. А голод, как говорят, не тетка, голод побуждает к тому, чтобы человек хоть как-то снискивал свой хлеб, и он настолько низко пал, что был вынужден наняться пасти свиней к одному из богатых людей этой страны. Как пронзительно об этом говорит сегодняшнее Евангельское повествование, что его голод был таков, что он готов был утолять его лакая и чавкая из тех корыт, куда выливали помои, которыми кормили свиней, которых он пас, и ничего другого он неспособен был приобрести.
Мы можем перенести это и на современность, на нашу переживаемую историческую действительность — ничего не изменилось с того времени до днесь. И вот человек, утратив живую связь со своим отцом, утратив связь с Богом, расточает то, что Господь ему даровал, то, что даже не является его собственной заслугой. Скажите, пожалуйста, кто из нас имеет право сказать, что его внешняя красота, ум, таланты, которыми Господь его наделил, ему лично принадлежат? Это дар Божий. Это то, что Господь каждому из нас даровал. Но нам, почему-то, кажется, что мы является хозяевами всего этого и начинаем жить так, как нам заблагорассудится. Если мы отрываемся от этой живительной связи с Богом, Подателем всего сущего в нашей жизни, вот тогда очень скоро мы все это расточим, разбазарим и бездарно растратим, и ничего в нас не останется, кроме жажды того, чтобы утолить свой духовный голод.
Но чем же мы будем способны его утолить? Мы пытаемся утолять его теми страстями и похотями, к которым мы привязались здесь на земле, взамен на те дары, которыми Господь почтил каждого из нас даром. Но и этот голод мы не способны утолить, потому что те страсти, то, к чему мы привыкли в своей жизни, неспособны утолить духовный голод, который алчет и требует насыщения. И сегодня мы видим эту страшную, горькую картину, которую живописует нас святой евангелист Лука, как этот юноша питался вместе со свиньями, которых он пас, и даже не имел возможности утолить своего голода. И Бог весть сколько он влачил это скотоподобное существование, пока он не пришел в себя.
Какое удивительное словосочетание – прийти в себя, мы об этом тоже часто говорим и обращаем на это внимание. В этом Евангельском повествовании есть несколько ключевых фраз, и одна из них эта, только что произнесенная: Он пришел в себя. Прийти в себя – значит очнуться. Человек находился в забытьи, в коме, он находился вне бытия, вне этой реальности, и вдруг он очнулся, пришел в себя, и первое, о чем он подумал и сказал: У моего отца последний раб вдоволь хлеба ест, а я с этими свиньями, погаными и нечистыми, питаюсь помоями.
Вот это очень важный момент в сегодняшнем Евангельском повествовании и вообще в том состоянии, которое посетило этого несчастного блудного сына. После он сказал: Пойду к отцу моему и скажу: Отче я согрешил на небо и пред тобою, я недостоин называться сыном твоим, пускай я буду в числе последних рабов, наемников твоих, но не отринь меня.
И вот это вторая ключевая фраза сегодняшнего Евангельского повествования: Встал и пошел. Не просто рассуждал, как бы хорошо было бы, что-то в своей жизни изменить. Понимаю, я такой, сякой и хуже меня нет – этого недостаточно, это важно, но это не единственное необходимое условие для того чтобы что-то изменить в своей жизни. Второй шаг – встал, восстал от этой грязи и скверны и пошел в дом, возвращаясь к своему отцу.
Когда мы с вами обращаем внимание на противоположную сторону сегодняшнего Евангельского повествования, то есть тот отчий дом, из которого он когда-то ушел, блуждал неизвестно где и с кем и влачил это жалкое существование, в этом доме остался отец с старшим сыном. Отец все эти года ждал своего заблудшего младшего сына. И когда тот, придя в себя, очнувшись от своего греховного забвения, встал и пошел к отцу своему, то отец первый почувствовал в своем родительском сердце состояние своего сына и первым бросился ему на встречу. Он еще издали увидел его идущего в лохмотьях, грязного, нечистого, скверного, потерявшего даже облик человеческий. Но первое, кого встречает этот раскаявшийся грешник – своего отца, принимающего его в свои объятия.
Вот это тоже удивительный образ того, о чем мы сегодня в этом Евангельском повествовании слышим. Господь не ждет от нас каких-то слов, обещаний и клятв, даже само намерение, сердечный помысел человека, который обращает его к покаянию, Господь уже готов принять и объятиями Своими Отчими обнять этого кающегося грешника, что и происходит с этим кающимся блудным сыном.
И обратим свое внимание, дорогие мои, еще на то, что, прежде всего отец, приняв в объятия своего блудного сына, говорит, даже не ему, он обращается к слугам, которые тоже позади него: Оденьте его в одежду первую, – то есть в лучшую одежду, но в Евангельском контексте первая одежда, это та самая одежда, которую он утратил, одежду сыновства: Возложите на него перстень, как символ наследственной власти, – не рабом он принимает его, а сыном своим. Тот говорит свои покаянные слова, которые родились в его кающемся сердце: Отче, я согрешил на небо и пред тобою, я недостоин называется твоим сыном. А он, отец, ничего этого не слышит, потому что он все это простил.
Наверное, для любого обиженного человека вполне предсказуемо упрекать того, кто его обидел и огорчил. Но разве мы что-нибудь подобное слышим в устах этого отца, который и слушать ничего не желает? Все эти слова покаянные, которые произносит его блудный сын, они как бы меркнут и глохнут в том, что говорит сам отец: Сын мой был мертв, а сегодня ожил, он был заблудшим, а сегодня нашелся. То есть в отцовском сердце, в родительском сердце, в материнском сердце нет и не может быть никакого упрека кающемуся сыну. В этом — удивительная особенность родительского сердца, в том, чтобы прощать все, чем бы не огорчил тебя собственный сын, собственная дочь. Вот как раз детям гораздо сложнее, по крайней мере до тех пор, пока они в свою очередь не станут родителями, понять это всепрощение родительское, которое особенным образом Господь дарует отцу или матери.
И вот в сегодняшнем Евангельском повествовании мы видим это – готовность, желание и способность прощать все. Казалось бы, наверняка отец мог сказать вполне справедливые слова: Ты пришел не потому, что меня любишь, или не потому что вспомнил обо мне, а потому что нужда тебя заставила, потому что голод понудил тебя вернутся в дом свой, а так, если бы не было всего этого, разве ты обо мне вспомнил бы? Но ничего подобного отец не говорит, он говорит: Сын мой был мертв, а сегодня воскрес, он был пропавшим, а сегодня он ожил. Вот это удивительная, необыкновенная, беспримерная и ни с чем несравнимая любовь Божия к каждому человеку, ко всем людям, к любому кающемуся грешнику.
И вот поэтому, это удивительное Евангельское благовестие, которое мы вновь и вновь переживем на кануне Великого поста, дорогие братья и сестры, говорит нам о том, что нет такого греха, который Бог бы не простил. Он просто в принципе своем не существует такой грех, и нет ничего того, чем мы могли бы так огорчить Бога, чтобы Он нас не простил. Единственный грех, единственное состояние, которое способно отвратить любовь Божию от нас, и мы всегда об этом говорим, это нераскаянность, это нежелание менять себя, это нежелание быть с Отцом в Отчем доме. Вот это уже выбор самого человека, выбор, в котором для себя человек сам определяет, где и с кем ему быть.
Кто-то сказал замечательные слова: Первую половину своей жизни человек делает то, что только лишь вредит и разрушает свою жизнь, а вторую половину своей жизни, он кается в своих грехах. Благо, если человек придет в себя и осознает все то, что он сделал в своей жизни, и действительно будет сокрушаться и каяться в своих грехах, прося у Бога прощение говоря: Отче, я согрешил на небо и пред тобою, и недостоин называться сыном Твоим. И если это происходит в сердце человека, вот тогда первым, кого встречает кающегося грешника, это Отец Небесный, распростертыми объятиями приемлющий этого кающегося грешника.
Мы с вами знаем, что в этом Евангельском повествовании есть и вторая часть, и наверное, не менее, а может даже в превосходной, большей степени скорбная, нежели та, которую мы с вами постарались сегодня более или менее осветить, касающаяся старшего сына, который все эти годы оставался в доме своего отца, пока младший блуждал на стране далече. Я всегда это подчеркиваю, по крайней мере когда я соприкасаюсь с этим Евангельским отрывком, то мне всегда очень хочется, чтобы не было этого продолжения. Быть может это очень дерзновенное, может неподобающее рассуждение, но, как хотелось бы, чтобы на этой оптимистичной, очень жизнеутверждающей ноте закончилось это Евангельское повествование.
Действительно раскаявшийся грешник, раскаявшийся сын вернулся в дом своего отца, но этим Господь не заканчивает Свое повествование, а рассказывает нам еще иную, оборотную сторону того, что может с нами произойти ради нашей косности, ради нашей жестокости, ради нашего равнодушия и прочих эгоистический проявлений нашего сердца, каковыми олицетворял себя именно старший сын, потому что он все это время оставался в доме своего отца и был верен ему, был предан отцовской воле. Но когда вернулся младший сын, вот тогда он не способен был стерпеть этого возвращения, и начал упрекать своего отца. Он давным-давно забыл, что у него есть младший брат, а если и вспоминал о нем, то только лишь осуждая, порицая и в глубине своего сердца боясь того, что бы он когда-нибудь не вернулся.
И вдруг, это происходит: он возвращается вечером с поля и видит, что дом полон веселия. Этот дом уже давным-давно забыл, что такое веселие, что такое радость и праздник, потому что все скорбели об этом без вести пропавшем младшем блудном сыне. И вдруг, веселие, радость, музыка, песни, торжество, и, конечно же, старший понимает, что только один может быть повод, чтобы в доме отца была радость и было веселие – это возвращение его младшего брата. И вот, он даже не заходит в дом, он даже не переступает порога отцовского дома, своего родного дома, и разве только что у слуги, пробегающего мимо, спрашивает, что произошло. А тот с радостью и ликованием отвечает: Брат твой вернулся.
Но он не входит в дом для того чтобы обнять своего младшего, заблудшего брата. И тогда отец, увидев, что сын гнушается домом отчим, и уже готов по той же самой дороге уйти прочь, как это сделал младший сын, сам выходит на крыльцо и говорит: Брат твой вернулся, пойди, прими его в свои объятия, возвеселись и возрадуйся. И что слышит в ответ отец – он слышит упреки, он слышит осуждение в свой адрес: Я все время был с тобой, и ты мне ничего не дал, ты даже козленка мне маленького не дал, чтобы я повеселился со своими друзьями, – говорит старший сын. И отец с горечью, со скорбью говорит: О чем ты можешь говорить сейчас, разе мыслимо вообще то, что ты произносишь, ведь все мое это твое, как ты этого не понимаешь, какой козленок, какие друзья — все это твое, о том нужно было возрадоваться, что брат твой вернулся, он был мертв и ожил. А тот даже не желает называть его своим братом, он говорит отцу, как бы еще более доставляя ему боли, еще более терзая его отцовское сердце: Вот этот сын твой вернулся, а ты пир закатил на весь мир. — Да не сын мой, а брат твой вернулся, – отец подчеркивает и отвечает старшему.
Заметьте, он не хочет даже братом своим его считать. Сын твой вернулся, тот, который размотал и проблудил все, что у него было, твое имение. Он осуждает и упрекает отца и своего младшего брата, не желая видеть его своим собственным братом. А отец кроткий, милостивый, любящий, потому что как может разделится отцовское сердце, разве можно разделить на любимого и нелюбимого? Кто из нас скажет, что этого своего сына я люблю, а вот этого меньше люблю?
У Салтыкова-Щедрина, помните, в «Пошехонской старине» была такая маменька, у которой были дети любимые и дети постылые. Вот, оказывается, есть такие существа, которые могут разделить своих детей на постылых, и любимых. Там был такой Степка-балбес, и она ему подсовывала уже гнилые, заплесневелые куски: Чего ты, Степка, не ешь? – она ему говорит. А он ей отвечает: А я, маменька, сыт-с, – потому что гниль он есть не хочет.
А вот для нормального отца не может быть любимых и постылых, для него все любимы, как он может между старшим и младшим разорвать свое сердце, и он кротко ему говорит: Да не сын мой, а брат твой вернулся, поэтому возрадуйся об этом, возвеселись этому, прими его, как я принял его в свои объятия.
Мы не знаем с вами, чем закончилось сегодняшнее Евангельское повествование: оно многоточием заканчивается. С одной стороны – младший вернулся, а с другой – не знаем, что там со старшим произошло: зашел ли он в дом отца своего, обнял ли он брата своего или ушел на ту самую страну далече, из которой вернулся его младший брат. Поэтому будем надеяться, что он вошел все-таки в этот дом и обнял своего брата, как и должно было быть, простив ему все и вся.
Также и мы должны с вами, братья и сестры, простить всем и вся, все, что творят и делают нам, а самое главное, прежде чем разобраться в своих семейных делах, должно прежде вернуться в дом Отца своего Небесного, увидеть свой грех, ужаснуться ему и понять, что хуже нас никого нет и быть не может, и только лишь милостью Божию, Господь Своим человеколюбием, Своей неисчислимой любовью способен все нам простить и сказать всем нам, к каждому: Этот сын Мой был мертв, а сегодня воскрес, он был пропавшим, а сегодня вернулся. Аминь.
