И вместе с тем при этом многорадостном известии, которое сегодня мы с вами получаем из уст святого евангелиста Луки, или точнее будет сказать из уст Самого Господа, (поскольку евангелист лишь произносит и свидетельствует, что было сказано Самим Спасителем, Господом нашим Иисусом Христом), мы видим с вами то самое страшное и главное препятствие, которое вырастает между нами и Богом, та нам кажущаяся праведность, к которой мы стремимся и которую мы хотим стяжать и приобрести, и которая может вырасти между нами и Богом непреодолимой преградой. Мы видим это на примере того самого, казалось бы, верного и преданного сына, старшего сына в этой притче, оказавшегося верным и оставшегося в доме отчем, но именно он нам показывает страшный пример того, как мнимая внешняя праведность может послужить в осуждение человеку.
Приближаясь ко времени святого Великого поста, мы с вами погружаемся в удивительную евангельскую атмосферу тех дивных примеров, которыми Господь воспитывает наше сердце для того, чтобы приобрести самое главное для своего спасения. И прошлое воскресение, мы все прекрасно это помним, речь шла о мытаре и фарисее. С позволения сказать, сегодня мы тоже видим двух таких людей, только лишь соединенных кровным родством, двух братьев, один из них, будучи существом действительно заслуживающим всяческого порицания, он, тем не менее, был помилован и прощен, другой же при внешних своих достоинствах и добродетелях был, отринут.
По крайней мере, мы угадываем в Евангелии именно такую развязку, хотя Евангелие премудро умалчивает о том, чем все же закончилась эта удивительная и трогательная история об отце и двух его сыновьях. Потрудимся вновь и вновь пересказать это всем известное евангельское повествование, хотя, быть может, и не было бы в этом особой необходимости, поскольку все здесь присутствующие сами могли бы это сделать, но, тем не менее, Церковь, назидая нас этим удивительным примером, вновь позволяет нам увидеть и узреть особым взором то, что Господь предлагает нам в качестве дивного, неоскудевающего и никогда не увядаемого примера, побуждающего любого кающегося грешника обратиться к Отцу Небесному.
У одного отца, как повествует об этом сегодняшнее Евангелие, было два сына, и младший из них, подойдя к отцу, стал требовать причитающуюся ему часть наследства, т.е. уже в этой просьбе сокрыта глубочайшая, чудовищная, черная неблагодарность. Как, если бы наши дети подошли бы к нам и потребовали разделить то, что им по праву будет когда-то принадлежать после нашей смерти. Но им не хочется ждать, они устали, они сейчас и в сию минуту хотят пользоваться тем, что им еще совершенно не принадлежит, то, ради чего они еще ничего не сделали, палец о палец не ударили, но они хотят и настаивают этим пользоваться. Как бы мы с вами отнеслись к подобной просьбе? Какая узнаваемая картина.
Вот, предположим, в какой-нибудь семье, в какой-нибудь малогабаритной квартире, как ее называют, живет подобная семья: отец овдовевший и два его сына. И вот младший нашел себе подругу, предположим, и говорит: а мне по закону полагается часть этой квартиры, поэтому вот сейчас, не потом, когда ты умрешь, а сейчас раздели эту квартиру, потому что мне хочется пользоваться тем, что мне по закону принадлежит. Как бы мы к подобной просьбе с вами отнеслись?
Какая гнусная, черная сыновняя неблагодарность, т.е. отец не интересен, родители не нужны, это примерно так, как если подойти и сказать: старик, тебе не кажется, что ты зажился. Вот сейчас, сию минуту, я требую того, что мне по закону принадлежит и причитается. И вот этот евангельский отец, взирая на эту крайнюю неблагодарность своего сына, он все же идет навстречу ему и разделяет свое имущество и имение.
Сын долго не задерживается в отчем доме, взяв свою законную часть наследства, он уходит прочь и, как говорит об этом евангельское повествование, расточает это имение. Его окружают друзья, многочисленные подруги, он погрязает в самую глубину разврата и беззаконий, потому-то и называется блудным сыном, заблудившимся. Сыном, впавшим в крайнее беззаконие, имя которому блуд. Так вот это беззаконие истощило его средства и его карманы. Это ведь так понятно, когда у человека есть деньги, то, конечно же, его окружают какие-то друзья, которые клянутся ему в вечной дружбе, но стоит деньгам закончиться, перестанешь поить и кормить этих так называемых друзей, куда они тотчас же подеваются, куда подеваются все эти клятвы в дружбе до гроба.
Также произошло и с этим евангельским несчастным безумным сыном, который, расточив имение своего отца, оказался в нищете, вся его блудная жизнь увела его, как говорит Евангелие, на страну далече, туда, где он никогда до этого не был. И когда он очнулся и ощутил, что карманы его пусты и дырявы, и что нет никого из вчерашних друзей и подруг, клявшихся ему в вечной дружбе и преданности, вот тогда он понял, что он никому ровным счетом не нужен. А ведь необходимо кормить себя, необходимо, по крайней мере, не умереть с голоду там, где просто так тебе не подадут, в этом чужом городе. И он был вынужден стать пастухом-свинопасом у одного богатого человека, в этом городе живущего, и он рад был бы, этот славный наследник своего отца, напитать и насытить свое чрево теми помоями, которыми кормили свиней, рожками, как говорит Евангелие, но даже такой возможности не имел.
Там, в Палестине действительно существует такое бобовое растение, его называют рожками, потому что его плод имеет форму изогнутого рога, чтобы было понятно, это такой стручок, похожий на фасолевый или гороховый, только размером гораздо больше. На вкус оно, как говорят, сладкое, по крайней мере, когда начинаешь его жевать, а потом, разжевав эту мякину, твои уста наполняются горечью, поэтому этими рожками питали только свиней, так как они способны были питаться этим растением, их варили и в помойном корыте давали им есть. Так вот этот несчастный сын готов был бы этими рожками наполнить свое чрево, но ему даже этого не давали.
В этом есть удивительный образ — символ греха, который некой кажущейся сладостью пленяет человека и привлекает к себе, человек пленяется этой внешней, сиюминутной и скоропроходящей сладостью, а потом горечью наполняются его уста и чрево от того, что он вкушает, также с человеком, который творит грех. Грех сначала привлекает своей внешнею сладостной, привлекательной стороною, а потом кроме горечи, кроме осадка, разочарования ничего не способен оставить в сердце человека. Каких бы сфер греховной жизни мы с вами бы не коснулись.
Мы не знаем с вами, как долго находился в этом поистине скотоподобном состоянии этот несчастный человек, но однажды он пришел в себя, как об этом повествует Евангелие. «Он пришел в себя», — вдумайтесь, какое точное и замечательное евангельское выражение. Если мы с вами применим его к нашей обычной жизни, то что значит прийти в себя? Человек пришел в себя, он был в беспамятстве, он, наверное, был очень сильно болен, а может быть мертвецки пьян, а потом он пришел в себя, пришел в чувство, и только потом он стал способным размышлять и о чем-то трезво думать. Пока человек пьян, разве кто-нибудь будет с ним какие-то серьезные разговоры вести, увещевать его, внушать ему какие-то правильные мысли. Когда кто-нибудь пытается увещевать пьяного, то ему говорят: да посмотрите, кому вы это все говорите, он же пьян, пускай он протрезвеет, вот тогда можно будет достучаться до его разумения, чтобы он, по крайней мере, понял, чего от него хотят и требуют.
И вот этот несчастный блудный сын, как говорит о нем Евангелие, пришел в себя, т.е. он очнулся от этого безумного опьянения, от дурмана, в котором находился многие и многие годы, и когда это произошло, тогда он подумал: у моего отца последний раб вдоволь хлеба ест, а я, его сын, с этими свиньями чавкаю из поганого корыта, помоями пытаясь утолить свой голод, и даже такой возможности не имею. Пойду, вернусь к моему отцу и скажу ему: «Отче, я согрешил на небо и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим, пусть я буду одним из последних наемников твоих, последним рабом твоим, не отвергни меня от себя», — и, подумав, встал и пошел.
Мне кажется, ключевой фразой сегодняшнего евангельского повествования является именно эта строчка – «он встал и пошел». Т.е. мало в сердце своем понять, насколько я мерзок, насколько я греховен и беззаконен, этого недостаточно, это лишь первый шаг для того, чтобы избавиться от греховного плена, в котором каждый из нас находится, а еще важнее встать и пойти, т.е. пойти навстречу Богу.
И мы видим с вами, что тот, кто наверняка все свои глаза выплакал в течение всех этих многих и долгих лет, взирая на эту пустынную дорогу, по которой ушел неразумный, блудный сын, он даже не столько увидел, сколько сердцем ощутил и почувствовал возвращающегося своего блудного сына, о котором он столько скорбел и плакал. Родительское сердце, лишь оно одно способно понять, хотя бы отчасти, хотя бы в ничтожно малой степени, что переживает Господь по отношению к каждому из нас, удаляющемуся от Него все дальше и дальше своими грехами и беззакониями.
Хотя бы чуточку этой божественной любви ко всем нам Господь дарует нам пережить и ощутить, когда мы с вами с чем-то похожим в своей жизни сталкиваемся, когда мы видим неблагодарность своих детей, когда мы видим хамство, наглость с их стороны по отношению к себе и когда мы видим, что они возвращаются, они каются и просят прощения, то какое родительское сердце способно остаться глухим и бездушным к этому обращению с прощением своего пускай неразумного, но своего собственного ребенка. Наверное, нет такого родительского сердца, которое не способно было бы все простить, все забыть и только лишь радоваться и ликовать о том, что сын был мертв, а ныне ожил, был заблудшим, а ныне он обрелся.
И этот блудный сын, встав, пошел в дом свой, и отец, увидев его издалека, первый бросился ему на шею, и когда тот пытался произносить свою покаянную речь: «отец, я согрешил на небо и пред тобою», отец его вовсе и не слушал, а повелевал слугам, чтобы те принесли лучшую одежду, или, как это было замечательно сказано в сегодняшнем славянском тексте, он повелел принести «первую одежду». Т.е. с одной стороны, это переводится как «лучшая одежда», но более глубже – «первую», мне кажется, ту самую, которую он оставил в своем доме до того, как он ушел из него. Отец этим действием подчеркивает, что грех сына, его безумие и неблагодарность забыта, и он восстанавливает его в прежнем сыновнем достоинстве. Сын говорит: я готов быть последним из наемников твоих, потому что не заслуживаю больше ничего. Но отец не желает, чтобы его сын был для него рабом, также как и Господь не желает, чтобы каждый из нас был рабом и наемником, и никаких других отношений Бог с нами не приемлет, нежели отношений Его, как Отца, а нас, как Его детей, и поэтому Он облекает его в первую прежнюю одежду. Мало того, он возлагает ему на палец перстень, как символ наследственной власти, т.е. он не раб, он не наемник, не один из пришлых в его дом, а он хозяин по праву наследства, он сын его и это говорит обо всем.
Отец повелевает приготовить пир, заколоть тельца упитанного, чтобы все, собравшись, возрадовались и возвеселились о том, что мертвый сын воскрес, заблудший обрелся.
Но вот мы видим с вами еще и иную сторону сегодняшнего евангельского повествования, как бы изнанку того, что происходило внутри этого дома в течение всех этих лет.
Мы по преимуществу и по праву говорим о блудном сыне, о его заблуждении, о его безумном уходе из дома и о том, наверное, непростом, очень сложном пути раскаяния и возвращения в отеческий дом, но мы очень часто утрачиваем из памяти того, другого сына, который остался верным в доме отца своего, и он оставался все эти годы там. И вот когда вернулся младший сын, старшего не оказалось, поскольку он был на поле в это время, и уже ближе к вечеру стал возвращаться в дом свой и увидел то, что наверняка не ожидал увидеть в нем.
Быть может, в глубинах своего сердца он предполагал, что когда-нибудь это произойдет, и теперь он видит, что дом, который давным-давно погрузился в печаль и скорбь, наполнился светом, музыкой, радостью, ликованием. И он, конечно же, тотчас же понял, что является причиной этого безудержного веселья в отцовском доме, потому что другой причины не могло и быть, кроме того, как возвращение его младшего брата. И он осерчал, он так обиделся, он так огорчился, что даже не захотел войти внутрь дома, и тогда одного из пробегавших слуг он вопрошает, так на всякий случай, чтобы подтвердить свои самые страшные подозрения: что является причиной праздника в нашем доме. Слуга с радостью, взахлеб рассказывает: твой младший брат вернулся, и отец приготовил пир и всех созвал на это пиршество, чтобы все радовались и ликовали. И вот тогда он еще более помрачнел.
Отец же, узнав, что старший сын вернулся, вышел к нему навстречу и пригласил его в дом, говоря: твой брат вернулся, войди в дом, обними его, возрадуйся вместе с нами! На что тот, отстранив своего отца, стал упрекать его и укорять его еще, наверное, с большей неблагодарностью, чем та, которую проявил младший брат его, блудный сын, когда уходил из дома своего. Он начал упрекать отца, говоря: я многие годы служу тебе беспорочно, я работаю на тебя, а ты мне даже малого не дал, ты даже козленка не дал мне, чтобы я со своими друзьями порадовался где-нибудь, заколов его. На эти глупые, никчемные, нелепые слова, отец возражает и говорит: сын мой, о чем ты говоришь, ведь все мое твое, о каком козленке вообще ты говоришь, ты здесь такой же хозяин, как и я, о том, надобно бы радоваться, что брат твой вернулся». А тот называет его упрямо и несносно – «сын твой», а отец поправляет его: «да нет же, он брат твой», а тот все равно пытается его назвать не свои братом, но сыном своего отца, т.е. он как бы отрекается и отказывается от него.
Действительно, какое горькое состояние должен испытывать отец, когда ему приходится делить между детьми, разве можно одного из своих детей любить больше, чем другого, чье родительское сердце готово сказать, что этого я люблю больше, а этого люблю меньше. Этого невозможно никому сказать. Так видимо Господь премудро создал, что все наши дети, какие бы они ни были, они в равной мере являются любимыми и неповторимыми. Сейчас, к сожалению, мало многодетных семей в нашей стране, но они, слава Богу, еще существуют, и те, у которых трое, четверо, пятеро, а тем более больше детей, представьте себе, как можно кого-нибудь из них, вокруг тебя находящихся, упразднить, чтобы, к примеру, вот этого бы ребенка не было, а вот этих двух-трех хватит, а кого-нибудь не будет. Это немыслимо и невозможно представить, как можно разделить между детьми, как их можно вообще делить. Они все такие разные, каждый из родителей понимает и прекрасно осознает, о чем идет речь, о том, что у каждого, сколько бы их не было бы, от одного папы и от одной мамы, у них у всех свой характер, у них свои особенности, непохожие на их братьев и сестер.
Поэтому как можно было упрекать отца в том, что он предпочел старшему своему сыну младшего? Безумие и нелепость! Это какое-то уязвленное самолюбие, гордыня не позволила старшему сыну войти в дом, хотя, повторяю, мы не знаем, вошел он в дом или не вошел, потому что притча заканчивается именно этими восторженными, с одной стороны, а с другой стороны, скорбными словами отца сыну: о чем ты говоришь? О том надо радоваться, что брат твой, — он настаивает вновь и вновь, что, не сын мой, а брат твой — вернулся, и об этом должно радоваться, что он был мертвый, а ныне он воскрес, он был заблудшим, а сегодня он обрелся.
У преподобного старца Паисия Святогорца есть такое щемящее и до слез трогательное рассуждение, он однажды сказал: как-то я видел одного отца, у которого было несколько детей, они все были небольшие, маленькие такие детки, а один из них был такой вот больненький, болященький, и этот больной ребеночек, он вот так, знаете ли, извините меня, я просто повторяю, что написано у преподобного Паисия, он рукавом сопли свои вытирал все время, у него они текут эти сопельки, а он их вытирает, он даже не понимает насколько это как-то некрасиво со стороны, он просто больной ребенок. И старец умилялся, как отец его больше других к себе прижимал, как-то ласкал, гладил по голове, целовал этого больненького, больше других.
Так и Бог, он любит больше заблудших, Он любит больше несчастных, он любит больше больных, тех которые действительно нуждаются в жалости, в любви. Почему в Евангелии и говорится, что на небе больше радости об одном грешнике кающемся, чем о девяноста девяти праведниках. А чего о праведнике радоваться, если он и так-то праведен. А вот о том грешном, не том, который упорствует и коснеет в своем грехолюбии и нераскаянности, а о том, кто говорит: Господи, я согрешил на небо и пред Тобою, я недостоин называться сыном твоим, я действительно больной человек, я действительно немощный, грех меня связал по рукам и ногам, я ничего не могу с собою сделать и только лишь одно знаю, Господи, что Ты так меня любишь, что никакие мои грехи не превозмогут Твоей неизреченной благости и Твоего неизреченного и неизглаголанного человеколюбия. Это лишь единое знаю и в это лишь единое верую и потому знаю, что ты найдешь, Господи, пути меня, такого грешного, окаянного, не имеющего ни одного светлого пятна на своем теле и своей душе, помиловать и спасти, ибо Ты благ и Человеколюбец.
Мы сегодня, слыша это удивительное евангельское повествование о блудном сыне, можем увидеть себя и в лице блудного сына по своей неразумной, глупой, легкомысленной, безудержной, похотливой жизни. Особенно это касается человека в первой половине его жизни, когда страсти бурлят, когда похоть, бывает, настолько человека с ума сводит, что он не способен даже собою управлять и руководить и бежит на страну далече. А на старшего сына мы похожи больше во второй половине своей жизни своею непреклонностью, своею гордостью, своею надменностью, своим превозношением по отношению к окружающим нас людям. И то, и другое в нас есть, и тем и другим мы больны, к сожалению.
Но мы можем с вами, видя, эти удивительные Богом нам дарованные примеры извлечь из них жизненный урок и увидеть, что никто кроме Бога, кроме Христа меня не спасет и не избавит от тех страстей и от плена тех грехов, в которых я валяюсь от юности моея, ибо «от юности моея мнози борют мя страсти», как мы с вами слышим в церковном песнопении.
Вместе с тем необходимо осознавать то, что мы все здесь такие, мы все пришли из страны далече, и чтобы не было в нас некой надменности, глупого высокомерия, могущее бы уподобить нас этому не менее безумному старшему сыну, который обиделся от того, что младший раскаялся и вернулся в дом свой.
Я уже тысячу раз приводил пример из «Преступления и наказания». Помните, когда этот пьянчужка Мармеладов говорил, пьяный в трактире: да, вот придет Судья судить всех нас и праведных отделит от грешных, и праведные войдут в радость Господа, а потом Он выйдет и скажет всем нам: а теперь входите и вы, пьяненькие, слабенькие, соромники, вы, утратившие облик человеческий, войдите и вы в радость Мою и будьте и вы наследниками вечной жизни. И тогда праведные скажут Господу: Господи, а их-то почто приемлешь, их-то, за что в Царство Свое зовешь, они-то чего такого сделали? И ответит Господь им: а потому праведные, и потому, разумные, их приемлю, что не один из них не считал себя достойным войти в Царство Небесное.
Видите, какая удивительная мысль, что только смирение и оно одно может человека спасти. Не мнимое превосходство над окружающими людьми, не высокомерное недоумение от того, что «а он-то что здесь делает в Церкви. Я-то понимаю, что я здесь делаю, а он-то что? Я его вчера таким-сяким видел, может быть, пьяным или еще каким, чего он здесь делает?» Как бы нам в этом случае Господь не сказал бы, как сказал премудрым и разумным.
Дорогие братья и сестры, сегодняшнее удивительное евангельское повествование, с одной стороны говорит нам о том бесконечном милосердии и человеколюбии Божием, пред которым ни один грех устоять не может, если мы, осознав свои грехи, свои беззакония, обратимся к Отцу Небесному.
С другой же стороны, наша порой мнимая внешняя, фарисейская праведность вырасти может между нами и Богом непреодолимой стеною, если мы будем себя мнить кем-то из немногих и считать себя достойными Царствия Небесного.
Если же мы и удостоимся радости быть с Господом в Царствии Небесном, то это может произойти не по нашим мнимым добрым делам, не по нашим мнимым добродетелям, а только лишь и исключительно по милосердию Божию. Аминь.
