Нам это очень свойственно. Мы очень часто чувствуем, праведный или не праведный, гнев по отношению к тому или иному человеку, к тем людям, которые окружают нас, которые обидели нас, огорчили, и поэтому мы имеем право, как нам кажется, не прощать этим людям. В этом смысле, мы как бы говорим Богу: Я не хочу, чтобы Ты меня прощал, я не желаю Твоего прощения. Это вещи равноценные.
Возможно, нет такой необходимости повторять сегодняшнее евангельское повествование, но, наверное, это было бы величайшим, не побоюсь этого слова, преступлением этого не сделать, поскольку эти евангельские слова, обращенные к нам, они настолько жгут сердце каждого из нас, что умолчать о них невозможно.
Некий царь, о котором мы только что с вами слышали, желал состязаться, т. е. испытать и взыскать со своих слуг то, чем они ему задолжали. И вот был приведён один человек, который был должен тьмою талантов. То есть, десять тысяч талантов. Кто-то перевёл эту сумму в том же античном денежном эквиваленте, и она составила примерно сто миллионов динариев. Почему динариев, да потому что другой должник из сегодняшнего евангельского повествования, он тоже был должен, но совершенно несопоставимую сумму именно этому приведенному к царю человеку. Он был должен тому всего сто динариев. Несложное арифметическое упражнение, и мы видим, что ровно в миллион раз долг задолжавшего царю человека, был больше, чем долг его собственного должника. Если перевести эту сумму на какие-то наши современные представления, то это будут сотни миллионов долларов, то есть сумма астрономическая, которую просто представить в сознании своём невозможно, она абстрактная. Если каждому из нас предъявить такой долг, пусть это сто миллионов, или миллиард, или десять миллиардов, это уже не имеет никакого значения, все эти цифры имеют абстрактное значение и абстрактную величину, потому что они неоплатные. Примерно таким долгом был должен этот должник.
По законам того времени, да наверное по законам и сегодняшнего дня, этот должник должен был быть отправлен в долговую тюрьму, пока не отдаст всего долга. Но долг невозможно, немыслимо большой. И тогда он пал в ноги этого царя и умолял, чтобы он потерпел, чтобы он подождал, чтобы он ещё отсрочил выплату этого по сути своей неоплатного долга. И тогда царь в своём великодушии, человеколюбии и всепрощении, он не то, что отсрочил, он простил ему весь долг, просто простил и всё, изгладил его из своей памяти. Это ущерб того, кто эти деньги дал. Хотя бы теоретически мы можем себе это представить: предположим, у нас занимают деньги, а потом говорят: «мне нечем отдать». То мы (тоже, предположим) отвечаем: «я не буду терпеть, я не буду ждать, когда ты мне отдашь, когда соберёшься со своими силами, своими способностями и возможностями, я тебе просто прощаю этот долг, забудем об этом», – это ущерб человека, который дал эти деньги. Так вот царь прощает весь долг без остатка, и тогда, наверное, предела радости этого человека не было, невозможно было бы её выразить, эту радость.
И он бежит на радостях домой, чтобы поделиться со своими домочадцами, которые должны были вместе с ним разделить участь этого неоплатного долга в долговой тюрьме на всю жизнь. И вдруг он боковым зрением видит человека, которого он узнаёт, вспоминая, что этот человек должен ему сто динариев, уже упомянутая сегодня сумма, и тогда он вдруг останавливается. В Евангелии потрясающе написано, что он, увидев своего должника, стал душить его. Представьте себе эту картину! Душить стал его. Взял за грудки и стал трясти, говоря: когда отдашь мне весь долг? Ты помнишь, что занимал у меня?
Повторяю, в миллион раз меньшая сумма, но он не смог ее забыть. Тот начал тоже его просить, умолять, – потерпи, подожди, мол, я соберусь с силами и верну тебе весь долг, тот и слышать ничего не хотел и посадил его в долговую тюрьму. И тогда товарищи этого человека, услышав об этой чудовищной несправедливости, об этом беззаконии, об этом безбожии, потому что по-другому невозможно назвать это поведение, они доложили об этом царю. И царь призвал этого лукавого раба, и так и обратился к нему: лукавый раб, не весь ли долг я простил тебе, не надлежало ли и тебе простить твоему должнику?
Вот так будет, – говорит Господь, заключая эту притчу, – со всяким, кто не простит ближнему своему.
Господь так эту притчу рассказывает, что она естественным образом в каждом из нас вызывает определённого рода гнев на этого неблагодарного человека. Другой реакции нет, мы это испытываем и возмущаемся. Но в этой притче есть секрет, секрет, который касается каждого из нас без исключения. Дело в том, что мы именно так реагируем на личные обиды, которые обращены к нам, мы не можем их забыть, мы об этом всё время думаем, мы об этом всё время размышляем, внутри себя ведём мысленные монологи или диалоги со своим оппонентом, со своим противником, со своим обидчиком, но при этом наши бесконечно не сопоставимые долги по отношению к Богу нами забываются. Список наших долгов Богу бесконечен, без какого бы то ни было преувеличения, но это отнюдь не смущает нас, при этом мы об этом не думаем, мы даже говорим – ну да, да, возможно. Картина, в общем-то, понятная.
Давайте мы с вами отвлечёмся от сегодняшнего евангельского повествования и просто перенесёмся в день сегодняшний. Посмотрите, сколько было сегодня причастников. Конечно же, причащаются многие, кто-то вчера исповедался, кто-то сегодня, вот приходит человек на исповедь и говорит: батюшка, я – блудник, а еще на моей совести загубленные дети, в моей семье аборты творились, а еще я – вор, я – хищник, а еще я злобой своей людей поедом ем. Мои грехи выше человеческого понимания. И священник, выслушав исповедь и покаянное сокрушение этого человека, полагает епитрахиль на него и читает разрешительную молитву, и не священник, а Господь говорит: Прощаю и разрешаю, – т.е. прощаю все твои грехи, с чем бы ты сюда не пришёл. Бог тебе простил и пьянство, и нечистоту, и всякую скверну и всё, что угодно, потому что нет такого греха, которого бы Бог человеку не простил, просто не существует такой грех. При этом мы сокрушаемся, мы благодарим Бога, подходим ко Святой Христовой Чаше, причащаемся Пречистых Тайн Христовых, возвращаемся домой, берём телефон, набираем номер и говорим: ты помнишь, ты мне должен, занимал у меня в прошлом месяце, когда возвращать будешь? Или тут же, в пустой доверительной болтовне с кем-нибудь говорим о ком-то: он меня так обидел, до сих пор забыть не могу. Кому это не знакомо?
Получается, здесь, в храме, это одно, а там, за пределами храма, это другое. В этом и заключается катастрофа, духовная трагедия каждого из нас.
Так вот, дорогие мои, это, наверное, самый краеугольный момент наших взаимоотношений с Богом. Если мы не прощаем, как это было в самом начале сказано, то мы тем самым полагаем пределы милосердию Божию. Не хотим от Бога прощения? Хорошо, мы освобождаемся от обязанности прощать наших должников. Но кто из нас не жаждал бы, чтобы Бог его простил? Мы алчем этого, мы просим этого у Бога, мы смиряемся перед Богом, но при этом не хотим уступить тому, кто нуждается в нашем прощении. Причём соотношение, о чём было сказано сегодня, наших грехов и наших преступлений по отношению к Богу абсолютно не сопоставимо с теми обидами, досадами, какими-то долгами, которые причиняют нам окружающие нас люди.
Многие из вас знают, читали, слушали, как великий старец наших дней отец Иоанн Крестьянкин говорил, что самое лучшее время в его жизни, это время когда он сидел в лагере, в сталинских застенках. Многие исповедники, сидевшие в тюрьмах и лагерях за веру, их остается всё меньше и меньше, скоро можно будет по пальцам пересчитать людей, которые остались и пережили это страшные безбожное лихолетье, они говорили, что это было самое лучшее время в их жизни. Ну как это так, унижения, побои, избиения, утеснения всякого рода и так далее, а это было самое лучшее время.
У Владыки Антония Сурожского есть такое воспоминание. В его приходе был человек, который сидел сначала в концлагере фашистском, а потом, вернувшись и будучи освобождённым из плена (обычная в то время история) его тут же по этапу отправили в сталинский лагерь, а потом он каким-то образом смог уехать за рубеж. Владыка Антоний рассказывает, что это был уже пожилой человек, и он имел с ним продолжительные разговоры и беседы, и тот говорил: знаете, Владыка, мне сегодня уже всё тяжелее и тяжелее молиться Богу. Владыка спрашивал: почему? Вы знаете, – отвечал он, – когда я был в лагере, я очень легко молился, потому что меня унижали, меня били, надо мной издевались, но я прощал этих людей и в моём сердце был мир, в моём сердце было торжество.
Парадокс! Как же так? Тебя там ущемляют, унижают, бьют, мучают и т.д., но ты при этом чувствуешь внутренний мир в своём сердце.
— Мне легко было молиться, более того, я чувствовал дерзновение перед Богом, я знал, что Бог меня слышит, а сейчас нет этих скорбей, нет этих оскорблений, нет этих притеснений, нет испытаний, и я чувствую себя каким-то ущербным. Знаете, когда я это читал, слушал, я просто недоумевал. Мы живём совершенно другими критериями, нам лишь бы было больше спокойствия от этой жизни, больше благополучия, как можно меньше проблем, скорбей, каких-то неприятностей и всего прочего. Но при этом, если Господь нам попускает какие-то жизненные скорби, особенно если они подаются через окружающих нас людей, мы должны иметь в себе мужество понуждать себя, заставлять себя прощать этих людей, и вот тогда, если мы научимся этому, а это наверное самое величайшее – научиться прощать, вот тогда в нашем сердце будет Пасха, в нашем сердце будет мир, тогда в нашем сердце будет Царство Небесное. Поэтому неслучайно Господь в Евангелии говорит, что Царство Небесное внутри вас есть.
И напротив того, если мы будем искать своей правды, будем доказывать свою правду, даже если мы тысячу раз правы, никакого мира внутреннего мы никогда не приобретём, никогда мы его не стяжем. Постоянные дрязги в глубине нашего сердца будут нам сопутствовать всю нашу жизнь, потому, что мы будем жить с ущемлённостью, что нас не поняли, неправильно приняли, нас обидели, нас ущемили, наше самолюбие задели, и прочее бесконечное искательство некой мнимой справедливости по отношению к самому к себе через всю нашу жизнь нас будет сопровождать. А результат – это отсутствие внутреннего мира, отсутствие внутренней близости к Богу.
Сегодняшнее евангельское повествование совершенно удивительно и совершенно уникально. Помните, с чего оно начиналось, это было опущено в границах сегодняшнего евангельского повествования, но если мы вспомним с вами, с чего начинается эта притча, в связи с чем Господь её произносит, то мы вспомним тот вопрос, который мы очень часто вспоминаем. Когда апостол Пётр подошёл ко Христу и говорит: Господи, до скольки раз мне прощать брата моего, до семи ли раз? И тут, ему казалось, он получит похвалу от Христа, потому что ни в каких книгах Ветхого Завета не написано, чтобы до семи раз нужно прощать, максимум до трёх раз и всё, и можешь смело вычеркнуть из своей жизни обидевшее тебя существо. А Петр в силу, как ему кажется своего, особого, чрезвычайного великодушия говорит, до семи ли раз мне прощать брата, согрешившего пред мною? Что отвечает Христос? Все знают наизусть: говорю тебе, не до семи, а до семижды семидесяти. Ну, это тоже несложно умножить, – получится 490. Конечно, это не значит, что на 491 раз ты уже можешь не простить, конечно же, речь о том, что до бесконечности прощать, сколько бы ни согрешили по отношению к нам.
Один раз человек согрешил, и то мы можем просто не принимать его ни под каким видом, а он два, три, четыре, пять даже семь раз смог согрешить, как его прощать, мыслимо ли?
Мыслимо, и Христос именно в этой связи говорит нам о том, что ни один раз, ни семь раз, ни семьдесят раз, ни семь по семьдесят раз, а всегда нужно прощать брата своего, что бы он не сделал. И вот тогда стяжем мир и стяжем Царство Божие в своем сердце. Аминь.
