Господь рассказывает притчу о том, как некий человек насадил виноградник. Он сделал всё необходимое для того, чтобы этот виноградник приносил добрый, благой плод, чтобы урожай всегда был свойственен этому месту, которое он с такою любовью соделал. Он не только посадил саженцы винограда, но еще сделал точило, т. е. то место, где давили виноград и делали из него сок и вино. Он соорудил башню, чтобы эта башня была способной всякому, кто восходил бы на нее, видеть неприятелей и врагов, которые могли бы посягнуть на достояние этого человека. Мало того, он оградил этот виноградник оградою, чтобы никто, никакие наглые, хищные свиньи не способны были истоптать и изгадить его достояние, чтобы никакие воры не способны были бы посягнуть на этот виноградник, т. е. этот хозяин сделал всё, для того, чтобы на этой земле приносился добрый, благой плод.
Наконец, он пригласил и нанял наемников, которые трудились бы в этом винограднике, которые возделывали бы эти лозы, поливали, удобряли их, и, в конце концов, тогда, когда придет время сбора плодов, они смогли бы принести их хозяину, который их нанял. Спустя некоторое время, ровно то самое время, через которое необходимо было бы ждать обильного и щедрого урожая, хозяин послал своих слуг с тем, чтобы они принесли от плодов его виноградника. Но наемники, трудившиеся в этом винограднике, увидев слуг, не то, чтобы отдали от плодов, как они должны были это сделать, а они их избили и с насмешками, с издевательствами прогнали прочь. И здесь уже поражает удивительное терпение этого хозяина. Вместо того чтобы поступить как мы обыкновенно поступаем, когда нас обижают, оскорбляют, а тем более когда это делают напрасно, этот хозяин посылает других слуг, чтобы они напомнили наемникам, что всё это является достоянием и собственностью хозяина, а не их собственностью, они не более чем работники, которых наняли за определенную плату. Но и этих вторых посланных слуг избили и с позором прогнали прочь. И вот тогда, и это еще более поражает, изумляет и приводит в некое недоумение каждого из нас, если мы себя ставим на место этого человека.
Когда мы отвлеченно читаем эту притчу, мы быть может привычно на это реагируем, ну одних послал, потом других послал, сына своего послал, хотя, мы ведь так не поступаем никогда. Для каждого из нас обидного слова будет вполне достаточно, чтобы объявить открытую войну всякому нашему недоброжелателю. Так вот он сына своего посылает и говорит при этом: пошлю своего сына, быть может, они его устыдятся, быть может, увидев наследника, они придут в себя, опомнятся и отдадут то, что мне принадлежит. Но эти люди, эти наемники, увидев издали, – недаром была башня сооружена среди виноградника, они наблюдали за всеми, кто приближался к этому винограднику, – увидев сына, они его узнали и сказали: вот идет сын, вот идет наследник, и всё это ему будет принадлежать. И они вышли ему навстречу и убили его, и выбросили вон. Господь, рассказав эту жуткую страшную историю, эту притчу, иносказание, спрашивает Своих слушателей: Как вы думаете, как поступит после всего этого хозяин виноградника? Слушатели отвечают, повторяю, что слушателями были те, к кому непосредственно относились эти слова – фарисеи, законники, книжники, они говорят, и другого ответа не способно было бы придумать, – злых предаст злой участи. Т. е. тех злобных, неблагодарных воров предаст злой участи, а виноградник отдаст тем, кто действительно будет трудиться в нём и добрый плод, и добрый урожай принесет своему хозяину.
Эта притча, конечно, если мы говорим об историческом ее контексте, прямым образом касается прежде всего иудеев, потому что Господь, создав этот мир, удивительный, дивный, ни с чем не сравнимый, по крайней мере для человека, которого Он соделал венцом Своего творения, Он вручает людям, чтобы люди приносили плоды, возделывая это чудное подарение Божие, которое Господь оставил всем нам. Господь посылает к ним пророков, святых Божиих человеков, чтобы они напомнили людям, что Бог от каждого из нас ждет добрых плодов, но как с ними поступали? Над ними смеялись, над ними глумились, их избивали, и тогда Господин, Хозяин этого виноградника, ибо виноградник этот – это наш мир, вселенная. Он говорит: пошлю Своего Сына Единородного, быть может, они Его постыдятся, быть может, они Его усовестятся, и быть может, они тогда увидят, что ни гневом, ни ненавистью, ни злобою, ни карами, но огнями и молниями Я вразумляю их, а любовью Своею, Сына Своего отдам, пусть они увидят Его, вспомнят о том, что Я жду от них добрых, благих плодов.
Что произошло с Сыном не нужно рассказывать. Об этом сегодня было сказано в Евангельском повествовании. И на Распятии, которое является, наверное, доминантой каждого православного храма, мы тоже видим, что сделали с Единородным Сыном Божиим, Который пришел в этот мир сказать о том, что сделал Бог: Он так возлюбил этот мир, что Сына Своего Единородного отдал, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Но Его распяли. Они сказали: посмотрите – это Наследник, это Сын, давайте убьем Его, ибо всё это Ему будет принадлежать. Так и сделали. Заметьте, люди, которые сделали это, они абсолютно знали, Кто Он. Это не какая-то путаница, как иногда, знаете, говорят: ну, вот не узнали во Христе истинного Бога. Ничего подобного! Сегодняшнее евангельское повествование развенчивает все эти глупости, которые вьются в течение многих и многих веков вокруг распятия Христа. Никаких случайностей и совпадений не было, никакого непонимания тоже не было, всё было понятно и всем все ясно. Они говорили: Это Сын, пойдемте, убьем Его. И они пошли и убили Его, они распяли Его на Кресте. Это то, что имело и имеет исторический и евангельский контекст в отношении к тому, что Господь рассказал каждому из нас.
Дорогие братья и сестры, когда я размышлял, о чём с вами говорить сегодня, у меня были какие-то внутренние противоречия, стоит затрагивать очень больную тему, потому что я прекрасно понимаю, что всё, о чём я сейчас буду говорить, это обидит людей, которые здесь находятся, и обидит, быть может, даже очень жестоко. Но я всё-таки позволю себе это сделать, но не потому, что мне хочется кого-то обидеть и не потому, что мне хочется чью-то совесть уязвить, а потому, что это очень большая, серьезная, страшная, я бы сказал, проблема.
Вот мы с вами – православные, нам Бог вручил этот виноградник, этот храм Божий. Не будем сейчас говорить как-то очень широко и масштабно, будем говорить в пределах нашего с вами храма. Всем нам, и нам — священнослужителям, и вам — народу Божьему, Господь вручил этот виноградник, этот приход, этот храм с тем, чтобы мы принесли благие, добрые плоды своей жизни, своего христианского подвига Господу. Потому что рано или поздно, и гораздо раньше, чем нам с вами хочется и кажется, Господь каждого из нас призовет и спросит о тех плодах, которые он ждет от всех нас. Плодов добрых дел, плодов молитвы, плодов покаяния, плодов очищения своего сердца.
До меня многократно доходили разговоры и даже жалобы, не то, чтобы кто-то писал, или кляузничал, но подходили люди и с болью и скорбью говорили: знаете, мы ходим в ваш храм, и нигде больше, ни в каком другом храме мы такого не видели, чтобы к нам так относились эти так называемые «бабушки», «бабки», как их называют в народе, те которые приходят за подсвечниками ухаживают, которые иконочки протирают. Сколько народу они выгнали из храма своим хамством, своей злобою. Сколько народу они отвратили от веры Христовой.
Разумеется, я не преклонных летах говорю, а о состоянии, так сказать, души.
Я подчеркну, что вначале у меня были глубокие противоречия говорить сегодня об этом или нет, потому что прекрасно понимаю, что это будет очень серьезным обличением многих здесь присутствующих, но не говорю «вам», а говорю «нам», потому что мы, священнослужители», порой, такие же злые виноградари. Я сейчас не о ком-то говорю, а прежде всего о себе, и я своей строгостью, грубостью кого-то отталкивал, поэтому и мне грош цена, и поэтому говорю не о вас, а о нас, о тех, кому Господь вручил этот виноградник.
Я помню одну историю, я ее много раз рассказывал, но сегодня уместно еще раз повториться, я думаю, это будет всем полезно. Это было много лет назад, тоже в одном московском храме, не буду называть его. Я зашел в этот храм, службы не было, я просто стоял, молился Богу, рассматривал иконостас, живопись и так далее, никого не было, человек пять праздных захожан, таких же, как я, пришли свечки поставить. И тут, очень произошла весьма узнаваемая картина. Лето знойное, жаркое. Зашла в храм девушка, она была без платка, из-за жаркой погоды она была в платье без рукавов, так вот она зашла и приложилась к иконе. В храме, в котором никого не было, вдруг происходит нечто необыкновенное. Из каких щелей они повылазили все эти «бабки», из каких нор они взялись, я не понимаю, и как они набросились на эту девушку и прогнали прочь: как ты можешь своим нечистым рылом, – извините меня, цитирую басню – без платка и без рукавов прикасаться к святыням, а ну-ка пошла прочь. Девушка заплакала и ушла из храма. Я глубоко не уверен, что когда-нибудь она еще вернется в храм, потому что всё о Православии она уже узнала, придя в этот храм. Кто виноват в этой погибшей душе?
Я помню однажды, будучи уже священником, находился в какой-то поездке, как сейчас помню, был праздник Усекнования главы Иоанна Крестителя, я в мирской одежде стою молюсь Богу, никого не трогаю, никого не цепляю и угораздило ведь меня встать у панихидного стола, и вижу такую картину. Подходит обыкновенная женщина, у нее несколько свечей в руках, она ставит на панихидный столик свечи за упокой. «Бабка», которую там поставили, она там хозяйка, понимаете, она там владычица, она говорит ей, этой женщине: ну-ка дай я сама поставлю свечи, – женщина отвечает: не надо, я сама поставлю. – Я тебе говорю, дай свечи, я сама поставлю. Женщина ей говорит: вы отойдите в стороночку, я не к вам сюда пришла. Знаете, что произошло после этого? Эта «бабка» выдергивает у нее из рук свечи, комкает их и бросает в мусорное ведро. Что это такое? Больная, вы говорите? Нет, не больная. Полбеды, если бы это был духовно больной человек, никакого спроса с больных людей нет. Но это здоровый человек, наглый хам, который пришел в храм, и священник ее увидел. Действительно, в храме не хватает рук, которые могли бы помочь, и получается, что человек нигде себя не проявил, в семье он никому не интересен, собственные дети и внуки ее тут же заткнут, понимаете? Она приходит в храм и ей говорят: ой, какая милая бабушка, а вы не могли бы за этим подсвечником поглядеть, понаблюдать, гасить свечки в нужное время, убирать. Ставят эту бабушку, а потом вдруг в этой бабушке просыпается какой-то дракон.
Вот не так давно еще здесь, не буду говорить кто, сидела одна такая бабушка, которая за этим подсвечником следила, – я ее отстранил, помоги ей Господи, – так она в диаметре метра никого к себе не подпускала, понимаете, никого, потому что она здесь хозяйка, ее здесь сделали главной. Сколько народу она прогнала безвозвратно из храма. Вы говорите больные люди. Ничего подобного! Наглые и хамы. Апостол Павел говорит всем нам с вами, не говорю «вам», но «нам» говорит: ради вас имя Божие хулится у язычников. Ради нас, таких христиан. О нас с вами и так, не пойми чего говорят все кому не лень, Об «РПЦ» – как сейчас унизительно называют Церковь Христову, о попах, какие они крохоборы, на каких они машинах ездят, о нас в данном случае так говорят. И мы еще больше и больше даем повода ищущим этого повода.
Нам всем Господь, особенно тем, кто трудится в храме, вручил виноградник Христов. Вы представляете, одни приходят к нам в храм, а мы их прогоняем прочь: пошли вон отсюда, – говорим, – без платка пришла, не в том виде, накрашенная или еще чего-нибудь. Да, слава Богу, что пришел человек, и еще раз придет, если вы его любовью встретите здесь, а потом поймет, что действительно, это не то место, чтобы в таком виде ходить сюда, что есть определенные какие-то правила, требования, вполне уже веками сложившиеся, и человек это поймет и без вас всё это сделает.
Я как-то рассказывал случай, мне его один священник передал, как некая женщина очень долгое время убеждала одного молодого человека, то ли он был ей крестником, то ли родственником, молодой подросток, лет 16-17, такой современный, с серьгой в носу, со своеобразной прической, крашеный, что, конечно, не может не раздражать нормального человека, это понятно. У него возраст такой. Так она столько времени положила, чтобы уговорить его прийти в храм исповедоваться и причаститься, целый год прошел. В конце концов, она его уговорила, как-то убедила, смогла нужные слова найти, он согласился. Хорошо. Как мог, приготовился, пришел в храм. А у этой женщины вместо радости — не печаль, а тревога, потому что в храме два священника служат, один добрый, как это обычно бывает, такой ласковый, добрый, а другой жесткий, строгий, абсолютно каноничный, и она думает: хоть бы на исповедь вышел этот добрый батюшка, потому что строгий батюшка его с этой серьгой, с этим чудовищным внешним видом просто с лестницы спустит. Представляете, выходит добрый батюшка на исповедь, он с этим юношей побеседовал, целых сорок минут разговаривал, тот головой кивал, понимал что-то, в конце концов, батюшка епитрахиль положил ему на голову, прочитал разрешительную молитву и допустил к Причастию. А у нее тревога не проходит, почему? По простой обыкновенной причине, если добрый батюшка вышел на исповедь, то тот другой, строгий, будет причащать, и, следовательно, он мимо него тоже не пройдет, потому что он ему скажет, когда тот к Чаше подойдет. Батюшка прежде унесет Чашу в Алтарь, а мальчишку с паперти церковной спустит. И она молится: Господи, ну сотвори чудо, яви чудо, Господи, чтобы не прогнать эту душу несчастную. И выходит строгий священник с Чашей и причащает богомольцев, и она видит эту страшную картину, этот молодой человек приближается к причастию. И заметьте, остается два человека, этот юноша сам берет и вырывает с кровью эту серьгу из носа и подходит причащаться как нормальный человек.
Т. е. он понимает, что нельзя так, что весь его внешний вид — это эпатаж, это некий вызов, дань моде.
Конечно же, всем нам понятно — нельзя человеку быть ни с этими серьгами, ни с этими нелепыми прическами, ни в этой нелепой одежде. Но потерпите на нем, на этом человеке, и он поймет, а потом еще больше этого поймет и не будет носить всех этих серег и этих нелепых причесок, потому что в глубине своего сердца всё это он и так понимает.
Не надо сейчас ревновать о как нам кажется, о славе Божией, дескать, мы ему сейчас покажем, как надо в Церковь ходить. А тебе самому давно показали, как надо ходить в Церковь. Вспомним себя, неужели все здесь присутствующие были рождены и воспитаны в вере Христовой. У каждого был свой, своеобразный, тернистый путь к Церкви, и то, что мы с вами здесь, слава Богу, что нас с вами не прогнали. Я помню свою юность православную, когда я начал активно воцерковляться, после армии, это уже не юность, конечно, но всё-таки молодой возраст, в храме была такая, не помню возраста, тогда-то она была старуха, а уж сейчас Царство ей Небесное, не буду имени ее называть. Просто помню, пришли подростки в Церковь, это начало 80-х годов, тогда вообще никакой молодежи не было в храме, она кричит им: чего пришли сюда, а ну пошли отсюда, вон вам рядом кинотеатр построили. Вот те, здрасьте! Так на чей совести всё это будет, на этой богомолице, которая, как ей казалось, ходила в Церковь и усердно спасалась? Неужели этот фартук, который человеку позволяют надеть в храме, этот халат, который позволяет ей войти «во святая святых» — к этому подсвечнику и никого к нему не допускать, неужели человеку кажется, что он этим спасает свою душу?
Я знаю, к сожалению, не все жалобы, потому священник во время службы лицом стоит к Небу, к востоку к Престолу Благодати, и к народу по преимуществу спиной стоит, не от неуважения, а оттого, что от лица народа возносит молитвы к Богу, поэтому конечно этих вещей, которые происходят в храме, он, как правило, не видит, и только лишь какими-то обрывками ему чего-то там доносится, когда человек уже не выдержит и скажет: знаете, я больше к вам в храм не приду. Ко мне сколько раз подходили такие люди и говорили: ну нигде мы такого не видели, как у вас. Какой мы с вами понесем ответ, дорогие мои. Это ведь нам упрек, даже не упрек, а обличение, сколько народу мы прогнали прочь из храма, выгнали вон и лишили, быть может, спасения. Вы думаете, мы спасемся, оттого что мы людей прогнали? Мне порой люди добрые говорят: поется «Херувимская песнь», и идет, знаете, такая хозяйка через весь храм, шеркает своими башмаками и начинает щеткой вытирать подсвечники. «Милость мира», пресуществление Святых Даров, ей это абсолютно не важно, она здесь хозяйка, она на работе. Это те, которые работают, так поступают, а те, которые не работают и приходят, как им кажется, ради Христа потрудиться? Читается Евангелие, а она достает нож и начинает скоблить подсвечник. Что ей Евангелие, что ей не Евангелие, ей абсолютно плевать, она начинает шебуршать какими-то пакетами, что-то там убирать.
Что это такое?
Самое страшное, что человек находится в ложном самообольщении. Ему кажется, что он спасается, он трудится в Церкви. Да кому этот труд нужен, если мы сами в молитве не участвуем. Зачем мы в храм приходим, чтобы свечки втыкать и вытыкать? Стоит она всю службу, Господи помилуй, целый пасьянс разыгрывает, свечи поставит, задует их, по-другому поставит, эти уберет, другие поставит, и так всю службу, и человеку кажется, что он молился Богу, он был на Литургии. Да не был ты на Литургии. Ты где угодно был, ты что угодно делал, но только не молился Богу, ты делал вид, причем других еще распугивал вокруг себя.
Вот я обычно исповедаю тут, стоит ручеек кающихся, между ними и иконами проходит такая важная дама и начинает всех распихивать и толкать. Люди сосредоточились, они серьезно думают о покаянии, сейчас пойдут к священнику и будут исповедовать Богу свою совесть, а она их шпыняет: в сторонку, вы мне мешаете свечи ставить.
Дорогие мои братья и сестры, сегодня я разошелся, конечно, но это, оттого что сердце этим кровоточит, понимаете? Не стесняйтесь, с этим смиряться нельзя, с этим хамством в храме смиряться нельзя, это не смирение, поэтому говорите священнику, который не видит этого, а вы это видите, эту наглость и хамство. Поэтому, дорогие мои, останавливайте любого священника, меня, другого батюшку и говорите об этом. Я буду за всех отвечать пред Богом, с меня Господь три шкуры снимет, за всё, что происходит в этом храме и за этих старух. Я так оскорбительно их называю, но не потому, что уничижаю возраст почтенный, а потому что человек позволяет себе, дожив до седых волос, так себя вести по отношению к другим людям. Говорите об этом, если обидели вас, огорчили вас, не дали свечи поставить, не дали пройти к иконе. Да, действительно, есть моменты когда нельзя двигаться, если открыты Царские врата, все замерли, забыли обо всём, лучше всё это делать до службы или после службы, во время службы лучше этого не делать, но тем не менее, если вы встречаетесь с таким откровенным хамством, я прошу вас об этом не молчать.
Давайте вспомним, в связи с чем об этом речь возникла. О злых виноградарях мы с вами говорили, потому что мы и есть те злые виноградари, не все, а те кто непосредственно находится в храме, кто трудится и служит здесь. И если мы говорим другому: чего пришел? – то все равно что говорим: Сын идет, пойдем, убьем Его. Потому что мы все сыны Божии по благодати, наследники Царствия Небесного, нас гонят отсюда, нас выгоняют прочь и убивают словом, подобно тому, о чём шла речь сегодня в Евангелии.
Давайте постараемся не дать погибнуть тем людям, которые искренно трудятся в Церкви, которые ревнуют по-своему о славе Божией и благолепии и чистоте церковной. Надо по-доброму сказать этому человеку: почему вы меня гоните, что я вам плохого сделал, что я сейчас такого сделал, что вы меня с такою злобою отсюда отгоняете. Я думаю, человек усовестится, а если нет, тогда скажите батюшке, а батюшка найдет какой-то инструментарий, чтобы воздействовать на хамство и на наглость этого человека.
Я прошу прощения у всех тех, кого я сегодня, может быть, обидел, кого как ему показалось, что я обидел, ведь я не говорил предметно о ком-то конкретно: дескать, ты это сделал или ты, – нет.
Потому, что я себе это говорю, во-первых: ты это сделал, своей вечной занятостью, какой-то неприкасаемостью, не можешь по-человечески людям ответить на их вопросы. Это, прежде всего упрек я делаю самому себе. Я стыжусь этого и каюсь пред вами. И вместе с тем говорю тем, кто действительно, распоясавшись, потерял чувство какой-то реальности в храме Божием. Иоанн Златоуст говорит по поводу того, если один человек величается и превозносится над другим: ты чего перед величаешься, ты чего перед превозносишься, ты такой же прах и пепел, как и он, чем ты его лучше. Ты что совершеннее другого, ты что иное какое-то высшее существо? Ты ведь такой же, и так же в землю ляжешь, и также гнить будешь, червями снедаемый. Чем ты от него отличаешься, тем, что тебя над этим подсвечником главным поставили, так забудь об этом, и понимай это как величайшую милость Божию тебе оказанную, что Бог благоволит твой труд принять. А мы нет, мы себя считаем уже невесть кем. И вообще я замечал, что у нас в храме, храм ведь большой, есть какие-то свои островки — тут своя компания, там своя компания, у них свои интересы, они меж собой разговаривают, беседуют, новостями делятся. Вот я сейчас говорю и не удивлюсь, что там на этой лавочке сидят и про своё мило беседуют. Мы забываем, где мы находимся.
Мы вспоминали недавно слова Херувимской песни: «всякое ныне житейской отложим попечение», а в песнопении, которое поется единожды в год и заменяет именно Херувимскую песнь в Великую Субботу накануне Пасхи Христовой говорится: «да молчит всякая плоть человеча и всякое земное в себе да не помышляет». Вот что, прежде всего, должно быть в нашем сердце! Да молчит всякая плоть человеча! О чём мы думаем, о чём мы говорим, когда мы расталкиваем людей, думая, что тем самым выражаем ревность о богослужебном благолепии. Вот идет священник, кадит, а мы всех по разные стороны расталкиваем, а ну-ка пошли вон, сейчас батюшка идет. Вы думаете, что они о благолепии церковном ратуют, нет, а о том, чтобы показать свое превосходство пред прочими людьми. Надо же где-то себя показать, где-то самоутвердиться, больше негде, поэтому только здесь можно показать себя.
Простите меня, дорогие братья и сестры, что я омрачил и огорчил умы может быть многих здесь присутствующих, но вместе с тем, я сделал это, считаю, не напрасно, вижу и в своем лице, и в лице помощников своих, к сожалению, не всегда добрых виноградарей, а очень часто злых, тех которые не приносят доброго плода, а приносят, наоборот, плоды злые. Да избавит нас Господь от всякой злобы, от всякого тщеславия, от всякого самомнения, от всякой самости, от всякого самопревозношения по отношению к кому бы то ни было, а даст нам всегда в нашем сердце память, что мы прах и пепел. И если меня Господь сегодня поставил на ступеньку выше вас, то с меня Господь больше и спросит, и спросит гораздо серьезнее, чем с кого бы то ни было из здесь присутствующих, поэтому и за нас молитесь, недостойных и нерадивых пастырей, и за тех виноградарей, которых Господь поставил в свой виноградник. Молитесь, чтобы Господь не предал нас злой участи, видя нас злыми и недобрыми, а чтобы исправил, исцелил и соделал нас добрыми, искренними, честными и добродетельными служителями своими. Аминь.
